Мы живем в потребительском обществе, где господствует культ молодости. И вынуждены в нем стареть душой и телом, на которое все вокруг потребления предъявляет особые претензии. О парадоксах и вызовах старения в современном упорно молодящемся, но стремительно стареющем мире размышляет Юлия Зеликова.
В середине XX века в развитых странах мира произошли изменения, которые принципиально повлияли на структуру жизненного цикла людей. Экономическое развитие общества и важные открытия в медицине (например, появление доступных антибиотиков) привели к тому, что продолжительность жизни впервые за всю историю человечества значительно увеличилась. У людей появилось 20 дополнительных активных лет – с 55 до 75 лет. Этот период получил название «третий возраст». Доля таких людей становится все больше. Общество стареет. Для человечества это оказалось большим вызовом, к которому ментально и социокультурно мы совершенно не готовы.
Возраст – характеристика основного статуса, которая определяет и отдельных людей, и группы. Общества запрещают определенное поведение, дают права и накладывают обязанности в зависимости от возраста. То есть то, сколько нам лет, включено в систему социального неравенства.
Возраст – очень нормативное понятие. Мы все знаем, какими навыками и к скольким годам должен овладеть ребенок, чему обязан научиться школьник и как определить успешного человека в зрелые годы. Но что нам делать с тем, кто пребывает в пожилом возрасте, как понять, что он достиг успеха? Как он должен выглядеть, что уметь делать? Что ему позволено, а что нет? Эти вопросы пока остаются без ответа в современном обществе.
Весь процесс старения происходит сегодня в контексте потребительской культуры, в которой тело становится проектом – над ним работают, его формируют и контролируют. Современное тело – объект для саморефлексии, когда все телесные изменения становятся фокусом внимания и самого человека, и тех, кто с ним взаимодействует. Растущая вездесущность медиа- и рекламных образов ведет к перфекционизму и навязыванию новых идеалов. Вся индустрия косметологии, косметической хирургии направлена на то, чтобы убрать следы старения, на то, чтобы как можно больше людей, особенно с деньгами и свободным временем, тратили эти самые деньги и время на то, чтобы покупать молодость. Противостоять этому очень сложно. Как правильно стареть в обществе, где старение оценивается как поражение, а успех определяется как способность скрывать физические и телесные признаки возраста как можно дольше? Как стареть в обществе, где существует «культ молодости», «тирания стройности» и «диктатура активного образа жизни»?
В потребительской культуре тело приобретает все большее значение не столько для самочувствия, сколько для самоценности. Причем формируют эту ценность другие. Тело перестает принадлежать человеку, его как бы отчуждают. Понятие телесного отчуждения – очень важный концепт для осмысления нашего существования в современном обществе. Потому что оно одновременно позволяет описать отношения с собственным телом и сформулировать социальные условия, которые являются причиной такого восприятия своего тела.
Следствием отчуждения тела становится то, что ученые называют «потерей осмысленного мира». Ваши действия перестают восприниматься окружающими людьми как осмысленные, по крайней мере они не видят в них тот смысл, который закладываете в эти действия вы, когда вам запрещены те или иные виды деятельности. Без преодоления телесного отчуждения невозможно вернуть себе осмысленный мир.
Отчуждение тела может случиться в любом возрасте. Но в пожилом оно происходит наиболее драматично и практически неизбежно. Потому что обычно мы думаем о старении как о том, что происходит с нашим телом, – медленно, незаметно и неизбежно. При этом все изменения творятся в конкретных социальных условиях и под влиянием очень разных факторов: пола, принадлежности к определенному поколению и классу, общественно-политического климата в стране, в которой мы живем, экономического состояния общества. Наше телесное состояние в старости, с одной стороны, определяется наследственностью, привычками, образом жизни в более молодые годы, а с другой – теми силами, которые мы не можем контролировать. Старость не только усугубляет другие формы неравенства, но и сама по себе является социальным положением, приводящим к потере власти для всех тех, кого называют «старыми», независимо от их преимуществ в других иерархиях. Но точка, в которой человек становится «старым», зависит от других неравенств.
Как потребительское общество конструирует старение и старость с помощью тела? Во-первых, члены общества приравнивают их к болезням и упадку. Старость в общественном сознании – это не период достижений и приобретений, а время потерь. Во-вторых, люди предполагают, что здоровье и молодость должны проявляться телесно. Если тело не выглядит здоровым, значит оно немолодое. И в-третьих, считается, что необходимо контролировать тело с помощью диеты, физических упражнений и активного образа жизни. Таким образом, создается ситуация, в которой члены общества с признаками старения оцениваются как заслуживающие осуждения, потому что они не изменили свой образ жизни, не сохранили молодость, неправильно жили – они проиграли и поэтому стигматизируются и игнорируются.
В результате в потребительском обществе сложилась ситуация, когда культурные категории сведены к двум формам: молодой и старый. О человеке судят не по тому, насколько он стар, о нем судят по тому, насколько он не молод. Это примерно то, что происходит в ситуации, когда инвалидов сравнивают с обычными людьми. Когда видят физические особенности человека с инвалидностью, делаются выводы о его неспособности к чему-то или о том, что ему нужна помощь. Глядя на признаки старения (седина, обвисшая кожа, морщины и т. д.), мы идентифицируем человека как достаточно старого, чтобы отказать ему в определенных когнитивных и физических способностях, признать в нем того, кому нужна помощь, кто не может быть самостоятельным, а значит, равноправным.
Пожилые люди теряют авторитет и автономию только потому, что они выглядят недостаточно хорошо, недостаточно молодо и здорово. Например, врачи обращаются с возрастными пациентами иначе, чем с более молодыми. Врачи часто относятся к жалобам первых менее серьезно, объясняя все проблемы «старостью». После определенного возраста мы начинаем испытывать дискриминацию на рынке труда, теряя должности и доходы, потому что видимые признаки старения позволяют работодателям делать вывод о нашей неспособности усваивать новые знания и получать новые навыки, о снижении наших реакций и отсутствии возможностей выполнять работу. Этот механизм возрастной дискриминации очень похож на то, как ущемляют в правах по расовому признаку: вы видите человека с определенным цветом кожи и делаете вывод о его неспособности к той работе, на которую претендует, достоин он ее или нет.
Невозможность зарабатывать деньги в дальнейшей жизни означает, что люди в возрасте должны полагаться на других – членов семьи или государство. И когда мы рассматриваем их экономическую зависимость, становится очевидным дискриминационный характер возрастных отношений. Тот, кто воспринимается как «старый», подвергается маргинализации и утрачивает власть только потому, что он так воспринимается. Пожилые страдают от неравенства в распределении власти и денег, и это считается естественным, потому что мы усваиваем такое отношение с детства, еще в процессе социализации. Именно поэтому люди боятся стареть.
Забота о своей внешности в потребительской культуре стала моральным императивом: молодое, подтянутое тело символизирует самоконтроль и силу воли, а избыточный вес – лень и отсутствие контроля. Более того, мы стали свидетелями размывания возрастных границ, что привело к ускоренному разрушению черты между зрелыми и молодыми телами. Все чаще потребительская культура предполагает обязанность дисциплинировать тело с помощью диеты и физических упражнений на протяжении всей жизни. В рамках этой все более медикализированной идеологии старение рассматривается как болезнь, которую можно устранить, если человек стремится «правильно стареть». Широко проповедуемый когда-то призыв принимать старость с благодарностью и благодатью больше не находит поддержки в обществе.
Усиленное внимание к здоровому образу жизни особенно затрагивает тех, кто не имеет необходимых экономических ресурсов или физических возможностей, чтобы участвовать в потребительском образе жизни, окружающем старение. В нашей потребительской культуре тело занимает центральное место в формировании практик, направленных на сопротивление возрасту. Физические упражнения, диеты, косметика и косметологические операции – это культурные стратегии противодействия возрасту. Все они направлены на то, чтобы быть в форме, оставаться молодым, выглядеть молодо или по крайней мере не выглядеть старым. Это стержни правильного старения. Они позволяют тем, кто занимается этими видами деятельности, считаться «продуктивными» в пожилом возрасте. Именно так и происходит телесное отчуждение. Более того, наша визуально ориентированная культура изобилует «наркоманами внешнего вида», и социальный капитал, приписываемый опыту и зрелости, серьезно снижается. Слово «старый» ассоциируется со всем тем, что общество не ценит, – медлительностью, тусклостью, непривлекательностью, бездеятельностью, а не с мудростью, жизненным опытом, навыками коммуникации, пониманием и принятием.
Женщины в пожилом возрасте испытывают особое давление из-за двойных стандартов, которые приписываются стареющим мужчинам и стареющим женщинам. Возраст уничтожает традиционный источник женской власти и силы. Мужская власть с возрастом может перерастать в деньги, статус, социальное доминирование. Пожилые женщины же становятся социально невидимы. Мужчины не обращают на них внимания, они не находят отражения своей жизни в рекламных образах или в СМИ, они лишены власти и авторитета. Складывается парадоксальная ситуация: пожилое женское тело одновременно невидимо, потому что на него никто не обращает внимания, и в то же время оно гипервидимо, потому что только его и видят.
По сравнению с мужчинами женщины всех возрастов в потребительском обществе исторически определяются через культурную призму, которая представляет собой довольно узкий диапазон приемлемых образов, достаточно однотипных и тривиальных. В результате женщины больше, чем мужчины, озабочены своей внешностью. Это не значит, что внешность не имеет для мужской части общества значения, но она не так важна. Мужчины социализированы так, что чаще воспринимают свое тело с точки зрения функциональности, а женщины – с точки зрения эстетики. Соответственно, мужчины и женщины постоянно различаются в том, как часто они используют свою внешность для определения своей самоценности. Поэтому их тела отчуждаются в разной степени.
Женщины всех возрастов не только больше, чем мужчины, озабочены внешним видом, но и чаще недовольны образом своего тела, особенно весом и фигурой. Помимо явного гендерного разрыва в оценке своей телесности в потребительской культуре существуют другие важные социальные критерии. К ним можно отнести доход (он позволяет получать малодоступные телесные практики, которые позволяет преодолевать телесное отчуждение), социальный статус (общественный успех и признание делают телесные недостатки менее значимыми), этничность (этнические культурные нормы менее подвержены потребительской культуре).
Возможно ли сопротивление негативному дискурсу старения, связанному со снижением статуса в обществе и потерями? Пока это выглядит проблематичным. Для сопротивления чему-то недостаточно просто показать и доказать, что это культурно сконструировано. Надо еще объяснить, почему этому конструкту не надо следовать.
Как придать смысл жизни в пожилом возрасте и вернуть людям, его достигшим, их идентичность? Пока мы видим, что есть только одно предложение сопротивляться негативному дискурсу – продлевать средний возраст с помощью активного старения и управления внешностью. Но чем такое сопротивление отличается от капитуляции?
Мы живем в определенный исторический период и в определенной культуре. Мы являемся частью этой культуры, и существуют пределы нашей способности к культурному сопротивлению и, следовательно, нашей способности сопротивляться возрасту. В конечном счете старение является обязательным. Но мы можем попытаться противостоять его культурному значению.
Попытка сопротивляться могла бы состоять в борьбе с обесцениванием состояния быть пожилым, в подчеркивании преимуществ возраста, но не в отрицании его как такового. По мере того как мы встречаемся с новыми проблемами, как физическими, так и психологическими, мы понимаем, что мы изменились, даже если в душе остались теми же самыми. В этом смысле старость ничем не отличается от других этапов жизни. Изменений много, и они реальные. Отрицать их глупо.
Особенно это нелепо, когда человек переходит из «третьего» возраста в «четвертый», то есть в возраст хрупкости – после 75 лет. Невозможно говорить о нем и не думать о физиологии. Потому что процесс старения сопровождается хроническими болезнями, болью и заканчивается смертью. Боль и неизлечимые болезни не могут быть только результатом дискурса. Различие между «третьим» и «четвертым» возрастом, между 50–75 и 75+, является качественным, а не хронологическим. И в нашем теле как раз заключается ключ этих различий, потому что это начало серьезной немощи. В результате может показаться, что «четвертый» возраст – это не только о теле, но на самом деле это исключительно о нем и ни о чем другом. Субъективный телесный опыт до такой степени доминирует, что затмевает влияние всех других факторов в ситуациях, когда мы говорим о благополучии, о том, что правильно и неправильно.
Для того чтобы перестать обесценивать пожилой возраст, надо сделать акцент на анализе возрастных отношений. Старость – это уникальное время жизни, а не просто совокупный результат событий, происходящих на протяжении всей жизни. И да, это общее будущее каждого из нас и всего этого мира.
