Как ни странно, натюрморт появился довольно поздно, на рубеже XVI–XVII столетий. Конечно, натюрмортные мотивы встречаются и раньше, начиная с древнеегипетских росписей. Но они были вспомогательными, как, например, в «Тайной вечере» Леонардо, или подменными, как в портретных композициях маньериста Арчимбольдо. Рождение натюрморта и его кульминация связаны с эпохой барокко.

Отсчет истории натюрморта часто ведут от «Корзины с фруктами» великого революционера Караваджо, повлиявшего практически на всех мастеров XVII века. В живописи барокко открытое им контрастное освещение делает объекты предельно объемными. Таковы хрупкие вафельки в луврском натюрморте караваджиста Любена Божена или персики в его же натюрморте из музея Ренна. Столь же убедительны разнообразные кушанья и ценная посуда в натюрмортах одной из первых профессиональных художниц Клары Петерс. Влияние Караваджо очевидно в одной из вариаций барочного натюрморта, испанском бодегоне, где предметы расставлены как на прилавке, не перебивая друг друга, и всегда на черном фоне.

Торжество жизни и изобилия природы буквально выплескивается на зрителя с полотен Франса Снейдерса, поражающих не только визуальным рядом, энергетическим зарядом, но и самим размером картин (полюбоваться ими en masse можно в Пушкинском музее до 26 января 2025 года). Объекты в произведениях Снейдерса субъектны, вопреки самим наименованиям натюрморта, будь то «мертвая природа» или «тихая жизнь» (still life, Stillleben). В его «лавках» шевелятся, движутся и норовят уползти не только рыбины, лангус­ты, омары, но и кабачки, связки чеснока, мириады слив и горы груш. Капуста расцветает пышным букетом, а напитанные солнцем гроздья винограда, переливаясь бликами, телесны до некоторого неприличия. Симфония движения основана на диагональных построениях, столь любимых и в скульптуре и архитектуре барокко. В поздних картинах Снейдерса фруктово-овощное многоголосие дополняют изысканные итальянские таццы и тонкий китайский фарфор, баснословно дорогой тогда.

Столетие спустя, в XVIII веке, на смену опере барокко приходит деликатное очарование рококо. Но изысканные яства включены не в натюрморты как таковые, а в жанровые картины. Самые известные из них – «Шоколадница» швейцарца Жан-Этьена Лиотара и «Завтрак» Франсуа Буше. Именно в это время новые напитки – чай, кофе и шоколад – покорили Европу. Из шоколада тогда не делали конфеты, а пили горячим из высоких чашечек. Считалось, что напиток обладает лечебными свойствами. В картине Буше в центре композиции оказался именно пузатый шоколадник. От кофейника и чайника он отличается формой, небольшими ножками и тем, что ручка расположена, как правило, сбоку.

«Шоколадница» Лиотара – это пастель на пергаменте. Расцвет техники пастели как раз приходится на рококо. Она прекрасно отвечала любви этого стиля к передаче тональных нюансов (вспомним про такие оттенки, как вердепомовый, цвет незрелого зеленого яблока или цвет бедра испуганной нимфы). В Лондонской национальной галерее хранится сюжетно близкая «Дама с шоколадом», написанная тем же мастером в том же 1744 году. Но в этом случае Лиотар использовал холст и масло.

Следующий значимый этап, когда в европейском искусстве появятся вкусные объекты, – последняя треть XIX века. У Ван Гога брутальные луковицы и головки чеснока, как и другие предметы, помогают создать портрет через натюрморт, рассказать о человеке через его предметный мир. В этом он оказывается близок Арчимбольдо.

На смачно смятых драпировках у Поля Сезанна расцветают яблоки и груши сочных тонов. Мастер размышляет о стереометрической пересборке мира в живописи – все многообразие форм сводится к шару, конусу, цилиндру и кубу. «Я хочу поразить Париж с помощью морковки и яблока», – говорил художник. Закономерно, что именно Сезанн стал точкой отсчета для многих мастеров XX столетия, в том числе для кубистов, русских художников-шутников объединения «Бубновый валет», особенно для Ильи Машкова, а также для гедониста Анри Матисса, работы которого переполняет истинно французская радость жизни.

Свою задачу Матисс формулировал соответственно: «Я хочу, чтобы моя живопись была чем-то вроде удобного кресла, в котором усталый, надорванный, изнуренный человек вкусил бы отдых и покой». В его картинах и графике орнаменты драпировок, фрукты, вазы, шоколадники, статуэтки образуют витальную среду, погружаясь в которую зритель переносится в то самое кресло. К слову, во время путешествия в Россию в 1911 году Матисс встречался с Машковым и другими молодыми русскими художниками и говорил им, что новые пути в искусстве стоит искать в осмыслении иконописи – от нее француз пришел в восторг.

С идеями Матисса о выражении чувств через цвет перекликается символическое восприятие цвета Кузьмой Петровым-Водкиным. И вот он, один из самых рефлексирующих отечественных художников, как раз постоянно обращался к древнерусскому наследию, а его путь начался в иконописной мастерской. Но зрителю, любующемуся натюрмортами Петрова-Водкина, это вряд ли будет очевидно, потому что художник практически не использует мотивы икон. Его занимают символизм цвета и обратная перспектива. Его «Утренний натюрморт» – это космос, мир, наполненный светом и гармонией. Здесь все отражается во всем. Простые, незамысловатые предметы драгоценны: яйца подобны огромным жемчужинам, зеркальная поверхность металлического чайника и носика лейки – парафраз серебра, а граненый стакан с янтарным чаем – светозарная чаша. Обыденное становится необычайным, и полевые цветы в стеклянной баночке – часть земного рая.

Петров-Водкин, происходивший из деревни Саратовской губернии, оптимистично воспринял революцию и установление советской власти. Он прожил до 1939 года и воздержался в творчестве от дифирамбов новому порядку. В поздних натюрмортах Петров-Водкин, варьируя уже знакомые мотивы, продолжает любоваться красотой бытия.

А вот у Ильи Машкова (кстати, он тоже был из саратовских крестьян и его творчество также началось с икон) в 1936 году появились «Советские хлебы», гимн изобилию при новой власти – на это указывает герб. В одной из версий картины автор даже вводит рог изобилия.

Тематически эти картины перекликаются с более ранними работами Машкова «Хлебы» и «Снедь московская» и также восходят к лубку. Но в них не осталось ни юмора, ни озорства, слышны лишь литавры да фанфары, а сама живопись стала гораздо более реалистичной. Таким будет натюрморт соцреализма, сочетающий идеологию с прекрасным академическим уровнем, торжественно демонстрирующий процветание советского строя.

Другая интонация, перекликающаяся с барочным восхищением изобилием природы, присутствует в натюрмортах Мартироса Сарьяна. Как и Машков, он учился у Коровина и Серова, впитал влияние Матисса. У Сарьяна экспрессия цвета, форм, самой манеры сохранится и в 1960-е годы.

Более камерными, посвященными красоте и вкусу в жизни обычного человека оказываются натюрморты художников ленинградской школы конца 1950-х – 1990-х годов. Вот гости только ушли, на столе сияет бликами кофейник, прищурился пышный пирог, еще открыта крышка фортепиано. Эта частная жизнь насыщена общением, музыкой, стильными вещами, аппетитной едой. А вот на изящном столике наливные яблочки, соблазнительное варенье, многообещающие тюльпаны и фарфоровая кокетка – статуэтка «Дама с маской» Константина Сомова.

Какими бы ни были пути истории, у искусства свои траектории, сохраняющие вкус к жизни и желание запечатлеть его.