Очень резкое поступательное движение - Wealth Navigator

Очень резкое поступательное движение

Объем венчурных инвестиций в IV квартале 2024 года вырос до 108,6 млрд долларов. Основную долю притянули к себе сделки в сфере искусственного интеллекта. Именно такими занимается Taver Capital. Основатель Михаил Тавер когда-то уехал учиться в Великобританию из «алмазного» города Мирного, потом работал в маленьких командах, управляющих гигантскими активами, успешно запустил Gagarin Capital, но расстался со своим партнером и ушел в самостоятельное плавание, переименовав корабль. Теперь он готовит второй фонд, в который продолжит собирать стартапы от Австралии и Франции до Сингапура и Долины. В интервью WEALTH Navigator Михаил Тавер объясняет, что невозможно получить сверхприбыль, идя в тренде, и подсказывает, как правильно воспринимать искусственный интеллект и как зарабатывать на его применении в промышленности.

В вашем резюме есть и «Нафта-­Москва», и AAR. Обе компании вы покинули по собственному желанию. Зачем уходить из таких мест?

К моменту, когда я ушел из «Нафта-­Москвы», активы составляли, если память не изменяет, около 24 млрд долларов. Наш бенефициар находился в верхней точке Forbes. В команде было человек 20 с водителями и секретарями. Инвестиционщиков только двое. Мой непосредственный руководитель фронтил сделки и вел переговоры, а сбором данных, аналитикой, построением финансовых моделей, выводами из них и презентациями занимался я. Механизм казался идеальным, и меня это, если честно, стало немножко угнетать. Я поймал себя на автоматизме, подумал немного и ушел в никуда. Какое-то время посвятил рефлексии, а потом попал в триумвират: Alfa Group, Access Industries и Renova. Мы управляли долей российских акционеров в ТNК BP в первую очередь и рядом менее значимых активов, таких как «Славнефть».

Там работала еще более компактная команда, нас было четверо. У акционеров это был не единственный бизнес в зоне интересов, и времени для осознанного принятия решений оставалось меньше, чем требуется. Нашей задачей была консолидация этого гигантского объема информации, формирование какой-то позиции, ее обоснование и представление на совете директоров. К сожалению, чаще это было противопоставление позиций. Работал я с интересом, но в какой-то момент мне показалось, что и здесь все стало понятно и немножко скучно. То, на что я пришел туда посмотреть, я получил и за это благодарен судьбе. Однако я опять ушел в никуда, сел в машину и уехал с женой на север Италии на три месяца.

Остаться в Европе не захотели?

Там симпатично и вкусно, но делать абсолютно нечего, поэтому мы вернулись. Тогда еще не было сегодняшних смартфонов, только навигатор Garmin. Всю дорогу он спал, но у границы с Белоруссией вдруг заорал: «При возможности развернитесь». Что это – знак судьбы? Проигнорировать или нет? Мы не послушали навигатор и вернулись в Россию. Здесь нам, корпоративному юристу и финансисту, захотелось открыть садик. Он был на 20 детей, постепенно вырос до 80. Я занимался почти всем, но в какой-то момент понял, что больше мешаю, чем помогаю, и снова стал раздумывать о новой работе. Обратил внимание на венчурные фонды. Раньше, с высоты крупных финансово-­промышленных групп, я фонды воспринимал как аквариумных сомиков, которые по дну идут. Им кусочки от больших рыб падают, они ими кормятся. Серьезно. Сделки у них с бюджетами, которые похожи на маленькую строчку в нашем Excel по одному проекту из десятка. Но при этом я задумался и все-таки пришел в венчурный фонд в качестве инвестдиректора, понял, что сама область мне подходит. В том фонде отношения с первым лицом у меня не сложились, но зато я познакомился со своим будущим бывшим партнером Николаем Давыдовым.

Тут начинается история фонда Gagarin Capital?

Да, хотя начинали мы в качестве некоего инвестбутика, помогали компаниям продаваться или покупаться. Потом придумали фонд, но телега у нас впереди лошади встала. Фонда как такового еще не было, и первой сделкой стала компания MSQRD, которую мы продали Facebook (принадлежит Meta, организация признана экстремистской и запрещена в РФ). Сейчас уже, наверное, меньше людей ее помнят, но в тот момент ее маски были везде. В AppStore приложение вышло 25 декабря 2015 года, а в первых числах марта сделка была закрыта. На ее оформление ушло три дня, и у нас появились средства, которые захотелось реинвестировать. Тогда потихоньку возникла настоящая структура фонда.

Потом следующая сделка – нашумевшая в свое время компания Prisma. У них не было ни юрлица, ни банковских счетов. Я лично принес основателю наличные, и это оказалось их первой денежной инвестицией. Компания по прошествии многих лет до сих пор в портфеле. Выплатила очень приличные дивиденды. Примерно тогда же была определена ниша – искусственный интеллект. На моей памяти мы первый, возможно один из первых, фонд, который вышел в мир с таким мандатом.

Вы, наверное, довольны последней Нобелевской премией по физике?

Там и в премии по химии без ИИ не обошлось, но именно по физике я ходил и гордился, потому что у нас с Джеффри Хинтоном одна альма-­матер. Я тоже выпускник Эдинбургского университета. Причем когда я прочитал новость, то обнаружил, что сижу в толстовке Edinburgh Uni. Хотя я весьма опосредованное отношение ко всему этому имею, все равно мне было хорошо.

Кстати, первый раз я столкнулся с нейросетями в 1999 году. Возможно, из-за того, что в Эдинбурге учился. У меня был курс, если не ошибаюсь, Operation Science и «Принятие решений в условиях неопределенности». И где-то в материалах на одну четвертую листа А4 упоминалась такая штука – нейросети. Меня это заинтересовало. Я помню, что попробовал с карандашиком это дело, попробовал в Excel. Он, естественно, не справился, но концептуально было красиво. Хотя в отсутствие мощностей упражнение тогда казалось теоретическим. До светлой мысли использовать для параллельных вычислений видеокарту оставалось еще много лет.

Обычно ниша, в которой работает фонд, выбирается потому, что кто-то из партнеров в нее глубоко погружен.

Не могу сказать, что глубоко погружен в искусственный интеллект, я погружен в инвестиции. У меня в портфеле 19 компаний было, какие-то уже проданы. Они все используют искусственный интеллект, но там есть и добыча полезных ископаемых, и спорт, и кибербезопасность, и выращивание салатов. При этом я не эксперт в сельхозке или в хоккее. Разбираться надо в своей записной книжке. Помимо инвестиций я стараюсь прокачивать навык нетворка, возможность быстро находить качественных экспертов, которые могут оперативно дать свое мнение. Активно этим пользуюсь при отборе потенциальных инвестиций.

В чем все-таки состоял ваш инвестиционный тезис? ИИ почти безразмерное понятие, которое надо прикладывать к чему-то конкретному.

Мы начали смотреть практические применения искусственного интеллекта. Бизнес может заключаться в чем угодно, но он должен использовать ИИ как один из ключевых инструментов. Конкурентное преимущество таким образом можно получить в самых разных отраслях. Назову свой портфель ковчегом, в нем сейчас действительно всякой твари по паре.

А как устроен ваш технологический скаутинг?

Пока что в скаутинге я мог себе позволять скорее рыбалку, нежели охоту. Сидеть и ждать, что рыба приплывет, я получу холодные обращения в мессенджеры, в почту, в соцсети. Что-то из нетворка приходит. Я не то чтобы прячусь, но не хожу и не раздаю всем визитки, объявлений не клею, и все равно у меня много входящего трафика. По крайней мере достаточно много, чтобы в нем отслеживать какие-то компании с хорошим потенциалом.

Вот, например, мои партнеры-­геологи Earth AI, мне написала их летняя стажерка в LinkedIn. Просто наобум. И я отреагировал на сообщение, потом созвонился с основателем компании, и теперь мы потихоньку рвем этот заскорузлый, олдскульный сектор.

Сектор геологоразведки заскорузлый?

С точки зрения технологической продвинутости – да. Вся мировая геологоразведка за 2023 год сделала, по-моему, около 50 открытий, потратив на это около 130 млрд долларов. Мои портфельные ребята за полгода сделали четыре, потратив несколько миллионов долларов. Ну как? Кто здесь заскорузлый?

Что вы предлагаете портфельным компаниям, кроме денег? В России каждый первый венчурный инвестор скажет, что делится уникальным предпринимательским опытом и контактами. У вас разброс – весь земной шар. Каким образом можно быть полезным везде, игнорируя локальность?

Есть очень много трансграничных, универсальных знаний. Геология везде геология. Энергетика везде энергетика. Причем энергетик, которого знаю я, ничуть не хуже, чем энергетик, которого знает условно Sequoia Capital. И я, скорее всего, смогу найти лучшего специалиста, чем сама компания. Иначе я бы приносил гораздо меньше ценности. Поэтому частью моего предложения, безусловно, надо назвать довольно широкую экспертную сеть, а еще какой-­никакой жизненный опыт и возраст. Он тоже дает преимущество. На ранних стадиях в венчуре очень много на что можно повлиять относительно небольшим усилием и увидеть отклик мгновенно. Мне это очень нравится. На этих стадиях гораздо меньше математики, экономики, инвестиционности, зато много психологии. И тут как раз такие вещи, как жизненный опыт, понимание групповых динамик, очень важны. Я ведь прихожу с небольшим чеком, докладываюсь на следующих стадиях, перед раундом А и на самом раунде А. Раунд В – это уже что-то большое, туда, скорее всего, я не пойду. Возможно, даже отстрелюсь на нем в качестве вторичной продажи.

С другой стороны, в отличие от многих больших фондов я обладаю опытом работы внутри крупных промышленных групп. А обычные венчурные инвесторы никогда не жили по ту сторону баррикад. Был свидетелем общения моих геологов с фондами первого ряда в момент поднятия раунда А. «Привет, геологи, – говорят им, – какой у вас LTV?» – «Вы не поняли, у нас там керн, руда, залежи, запасы, ресурсы». Нет общедоступного языка у этих сторон, фонды привыкли к другим вещам, им еще предстоит адаптироваться. А я в этих спецификах, извините, под три сотни сделок закрыл. С другой стороны, я около десятка лет отдал ИИ, стартапам и вот этому всему. Здесь мое преимущество.

Вы предпочитаете входить именно в equity или это какой-то вариант долга?

Я вполне гибок с точки зрения выбора финансовых инструментов. Бывают equity, бывают конвертируемые облигации, бывают проклятые SAFE, которые я очень не люблю. Но, к сожалению, они зачастую навязаны, и, бывает, приходится соглашаться. По старинке иногда беру себе опцион на входе и с большим удовольствием его реализую. Какие-то практики из private equity и крупных корпоративно-­финансовых штук я, конечно же, применяю вполне успешно.

Хочется спросить про инвесторов и про структуру Taver Capital, со стороны может казаться, что это фонд одного человека.

Это фонд одного человека. Михаил Тавер отвечает абсолютно за все. А инвесторов я отбирал по стандартным процедурам, KYC и какому-то простому взаимопониманию, что ли. Я не стараюсь требовать от инвесторов быть полезными, никакой игры в smart money, обещаний, что я буду к вам обращаться. Обращусь – хорошо, не обращусь – ничего страшного. Если человек в чем-то понимает лучше меня, то, наверное, ему не очень разумно инвестировать в это с моей помощью. Все LP в моем фонде – крупные частные инвесторы, пришедшие из технологических и технологичных отраслей. Все self-made предприниматели. Они не из тех романтиков, которые идут не заработать, а приобщиться. И никто из них не пытается перехватывать штурвал, потому что «управлять процессами» – это жесткое нет. Я всегда всем давал понять на входе, что да, мы равны, но решения принимаю я, доверяют они мне. Любой консультант вам скажет, что страшно раздражает, когда ты даешь рекомендации, а люди считают, что им виднее. Зачем ты тогда меня нанял? Есть фонды, которые набирают людей массово. Это другой бизнес. У вас получается очень много инвесторов, и взаимодействие с ними превращается скорее в собрание акционеров. У меня иначе. Любой из моих LP может со мной связаться, встретиться, и я могу слетать с ним куда-то. Другая модель взаимодействия.

Сколько осталось жить первому фонду? Есть какие-то строго определенные сроки?

Примерно с момента становления Taver Capital я поставил такую нигде не продекларированную, тем не менее существующую цель – делать выплаты своим инвесторам минимум раз в год. Тогда же начались регулярные выходы. Пока что, к счастью, получается держать этот темп, случилось уже пять выходов. Но это не дивидендная модель, я не фиксированную сумму выплачиваю.

Еще пару лет (говорю это с осторожностью) можно будет продолжать в том же духе. Что-то я даже из второго фонда с удовольствием реинвестировал бы. Я, к сожалению, не могу сейчас достаточно достоверно назвать дату закрытия, потому что будут привлекаться какие-то инструменты вторичных выкупов. Отсюда-то просто неразумно выходить сейчас.

Что за условия были на входе? Вы обозначали целевую доходность? Есть категория инвесторов, которая ждет каких-то космических иксов, а не регулярных выплат.

Я стараюсь не включать космонавта со своими инвесторами, достаточно прагматично объясняю всем, что в среднем фонд за период своего существования зарабатывает три-четыре икса. Почти любой фонд следует правилу, по которому из 10 компаний семь помирают, одна-две выживают в ноль, оставшаяся выстреливает, выкупает весь портфель и еще дает серьезный прирост. То есть я старался управлять ожиданиями людей. У меня в фонде обозначена минимальная ежегодная доходность, только после выплаты этих денег я как управляющий получаю свое вознаграждение. Безусловно, в классической модели LP/GP я не просто управляющий, но еще и партнер.

Российское происхождение влияет на вашу работу за рубежом?

Невозможно было проспать эту ситуацию. Я очень удивлен тем, насколько внезапным большинству управляющих показалось все то, что случилось в 2022 году. Нам ведь потихоньку затягивали гайки задолго до этого. В смысле ограничений лидируют США, а Штаты – ребята достаточно открытые и прозрачные. Они пишут доктрины, выпускают пространные документы, выходят и подробно на конференциях рассказывают, что, как, с кем будут делать. Было бы странно не подготовиться к этому заранее.

А раз так, я уже успел ответить на вопросы о происхождении денег и о том, кто я такой, бесчисленное количество раз. Что касается связей со страной, то, когда я увидел потенциальный риск для нормальной работы из-за того, что я российский налоговый резидент, я уехал. Остаюсь, конечно же, гражданином России, но не налоговым резидентом.

Расскажите о предполагаемых параметрах второго фонда. Конструкция уже просматривается?

С точки зрения секторального фокуса – да. С точки зрения количественных параметров – да. Целевой объем – 200 млн долларов, примерно 20 портфельных компаний, если намного больше, ты не будешь в них глубоко погружен и начнешь получать новости только в случае проблем, хорошо, если из газет, а не из судебных разбирательств. А все остальное пока на уровне идей и в работе. Ситуация с моими геологами, о которой я говорил, показала мне пропасть непонимания между традиционными фондами и стартапами в таких тяжелых, грязных отраслях. Я понял, что фонды привыкли к тому, что сейчас на слуху, к SaaS, например, и что все секторы, кроме промышленного, уже вполне себе освоили капитальное преимущество ИИ. Причина отчасти в том, что традиционно здесь работали люди из private equity, которые риск не любят. Для них слово disruption несет отрицательную коннотацию. Сейчас и венчур дорос до того, что способен играть на этом поле, но мало кто понял, в чем конкретно есть потенциал. Пару лет назад, когда Илон Маск начал бить тревогу, мол, китайцы ограничивают количество лития на рынке, многие задумались о том, что сейчас мы без батарейки останемся на своих электромобилях. «О, есть такой литий, он где-то там под землей, его добывают» – примерно так они размышляли. И это, как мне кажется, происходит во всех тяжелых отраслях, от нефтегаза до металлургии. Все они пока совершенно недоинвестированы с точки зрения ИИ. Это шикарная ниша.

Кажется, большинство технологических разработок в этих сферах инициируют сами корпорации, у которых много внутренних стартапов?

Правильно, только они это делать не умеют. Потому что корпоративные стартапы, инкубаторы и фонды работают по другим, не венчурным законам. Люди-то внутри все равно из корпораций, у них другие горизонты, другие KPI, другое мышление. Они с ума сойдут, если возьмут стартаперский темп и попробуют перебрать 50 гипотез за год. Каждому надо заниматься своим. К тому же корпоративные фонды – это чаще всего M&A, которые под другой шапочкой на сцену вышли. Я не очень в них верю. Ну, это просто конь и трепетная лань.

Очевидно, что много идей – это не disruption, а оптимизация чего-то.

Да, верно. Есть много вариантов применения машинного зрения даже в самых простых вещах, например, нужно смотреть на сотрудников, чтобы они носили СИЗы, каски, перчатки и прочее, ходили туда, куда надо, не ходили туда, куда не надо. Еще банальнее – учет рабочего времени. Такие элементарные вещи, а мало где распространены. Очень много того, что называется predictive maintenance – разные датчики, которые стоят на станках, домнах и прочем, заранее предупреждают о проблемах.

Буквально месяц назад услышал про завод Daimler, выпускающий грузовики, у которых 77 конфигураций зеркал. Как вы думаете, насколько он автоматизирован? Там есть конвейер, по полу ходит лента и перемещает людей с отвертками. Это же просто непочатый край.

Вы ждете во втором фонде новых инвесторов или хотите сохранить имеющихся?

Полный состав LP я предсказать не готов. Поскольку фонд крупный, мы сейчас возвращаемся к разговору о розничных инвесторах. Я не догматик, всегда стараюсь быть гибким и договороспособным. Но в среднем я бы предпочел чеки от 10 млн долларов, то есть 20 инвесторов. Это нормально. Если у меня будет 200 по одному, получится то самое собрание акционеров, которого я хочу избежать. Их надо гуртовать, с ними надо по-другому общаться.

Из этого есть еще один вывод. Понятно, что, если у человека капитал 50 млн, а он 10 приносит мне, я их просто не возьму. Это непорядочно. Я как профессиональный управляющий считаю это неэтичным. Моя аудитория – это ультрахайнеты, семейные офисы, институциональные инвесторы, те, у кого есть очень большие активы. Если у вас мелкий чек, сформируйте синдикат.

Прошлой осенью опять было особенно много разговоров о венчурной зиме, о том, что она продолжается. На фоне общего снижения объема сделок лучше всех себя чувствуют ИИ-стартапы, которые забирают чуть ли не до трети всего объема инвестиций, притом что в огромном мире ИИ тоже есть какая-то пищевая цепочка. Большие деньги и счастливые фаундеры – это всего лишь маленькая доля этой армии стартапов. Таким образом, вы находитесь внутри неимоверно конкурентной области.

Венчурная зима. Это не зима и не венчурная, это «осень патриарха», я бы сказал. Идет не падение, а коррекция. Происходит развенчание какой-то крайне абсурдной концепции, которая родилась в 2008 году, наверное, из эпохи Zero Interest Rate Policy, когда стартапы фактически создавались для того, чтобы привлекать финансирование. По сути, это была их бизнес-­модель. Подобные идеи потихоньку уходят, потому что деньги начинают чего-то стоить. Так что здесь не зима, а нормализация. Теперь нужны нормальные компании. Когда начиналась вся эта поисковая оптимизация, Яндекс боролся с SEO, и все спрашивали у него: «А как нам сделать так, чтобы оказаться в топе?» «Делайте нормальные сайты», – отвечали им. Вот у меня похожий совет: «Делайте нормальные компании».

Что касается искусственного интеллекта, который занимает большую часть инвестиций, то это связано с тем, что сейчас довольно сложно найти компанию, которая ИИ не использует. Это как электричество или интернет. Я сам не в ИИ вкладывал, а в горнодобывающую отрасль, в сельскохозяйственную отрасль.

Есть какая-то общая рекомендация именно по вашей нише, сейчас можно и нужно заходить в интересные активы? На каких условиях?

Можно заходить, но я допускаю, что позже будет выгоднее. У нас есть всего два параметра в сделке: можно зайти подешевле, получить бóльшую долю, можно зайти дороже, но получить больше прав. Весь этот торг просто управление риском. Возможность контролировать. Допускаю, что дальше будет жестче. То есть не жестче, будет нормальнее, размеры раундов все равно останутся большими, но бизнес, надеюсь, захочет быть именно бизнесом.

IRR вашего фонда входит в верхнюю квартиль, инвесторы довольны. Какими выходами вы их порадовали, если не считать Prisma и MSQRD?

Мы неплохо заработали, но всегда хочется больше. Хотя один LP даже сказал недавно, что для него честь – быть инвестором в фонде. Что касается сделок, то фонд, помимо прочего, продал бота-психотерапевта Sayana компании Headspace. AI-тренер, напарник в играх Gosu, достался Сберу. Еще один выход – индийская компания CureSkin, которая по фото лица делает диагностику кожи и находит заболевания, а потом под своим брендом готовит для клиента кастомный набор сывороток, мазей, кремов.

Вы, наверное, помните, до того как искусственный интеллект оказался на всех знаменах, очень большие надежды на перемены всего и вся связывали с блокчейном. Это слово активно использовали, чтобы поднимать оценки компаний. Как проходят такие циклы хайпа для вас?

Я не ждал, что блокчейн многое изменит, к тому же эта технология моложе ИИ. На какой-то момент он оттянул всю пену, стало гораздо проще собирать стартапы, потому что меньше ерунды сыпалось. Сейчас оценки поднимают, говоря про artificial intelligence. Инвесторы в целом стадные животные, при этом иксы зарабатывает меньшинство. Невозможно получить сверхприбыль, идя в тренде.

А что до обещанных трансформаций, я жду того, что, в принципе, уже начинается. Еще два или три года назад говорил, что нейронные сети жрут безумное количество энергии, в первую очередь на обучение. И сейчас нам надо будет всем человечеством решать проблему энергоресурсов. И, как все знают, Google уже АЭС запустил, чтобы дата-центр питать. Вот сюда надо смотреть. Это даст толчок либо развитию существующих мощных решений, либо что-то новое.

А говорить о прорывах, может быть, вообще не стоит. Я очень огорчаюсь порой тому, насколько вводит в заблуждение сам термин «искусственный интеллект». Мы все росли на каких-то книгах и фильмах фантастических, которые дают искаженное восприятие. Это еще усугубилось, когда OpenAI выпустил ChatGPT, тема обрела осязаемую форму: вот вам какая-то штука, которая все изменит. Ну нет, это не прорыв, которого ждали. Я уж точно это прорывом не назову, да и не хочу революций. Я за поступательное развитие, пусть под крутым углом.

Нобелевскую премию мы уже вспоминали, обратимся к ученым еще раз, потому что у них разное восприятие ИИ. Есть бывший соратник Сэма Альтмана, Илья Суцкевер, который видит опасность в неконтролируемом развитии технологии. Его новая компания называется Safe Superintelligence. А есть возглавляющий цукерберговскую Лабораторию искусственного интеллекта Ян Лекун, который говорит о том, что ИИ по-прежнему глупее, чем кошка. Лекун категорически не согласен с утверждением о том, что искусственного интеллекта нужно бояться и ограничивать исследовательскую работу.

Я тоже против того, чтобы научная активность в какой-либо форме ограничивалась. Ведь если не ты будешь исследовать, то кто-то другой этим займется, и ты просто окажешься на обочине. У вас есть опасения? Так тем более это надо изучать. Я считаю, что ограничения исследований вредны, ограничения использования разумны. Причем, если вы будете мешать ученым, они не бросят работу, а просто переедут куда-нибудь. Лучше наблюдать и контролировать у себя, чем запретить и не знать, что происходит с этим исследованием. Так гораздо страшнее. И еще раз, не надо говорить о революциях, о полной смене всех парадигм. Поменяется действительно многое, но это не смертельно. Это просто очень резкое поступательное движение. Я в этом смысле с большим скепсисом смотрю на Европу. На Британию тоже, но континент все-таки вызывает больше сомнений. Они слишком увлеклись регулированием, и то, что Европа интерпретирует в лоб и делает догмой, Штаты интерпретируют гибче. А Китай вообще иначе действует, старается контролировать конечное использование. Это гораздо более здравый подход. Потому что ученые, они как вода, они же все равно обтекут и пойдут туда, где легче работается. И Европа просто выдавливает своих ученых в гибкие Штаты и прагматичный Китай.