Слишком часто мы, экономисты, позиционируем себя в качестве сторонних наблюдателей, объективно анализирующих человеческое общество. Точка зрения, согласно которой экономисты выступают в качестве беспристрастных наблюдателей, ослабляет позиции экономической науки, поскольку в ней усматривается личный интерес. Как и главный герой знаменитого романа Альбера Камю «Посторонний», мы приходим к пониманию того, что невозможно находиться вне общества. Экономическая теория должна вновь стать частью общества – и это ей вполне под силу.

Когда я использую местоимение «мы», я не имею в виду только себя, я говорю об огромном количестве экономистов, как теоретиков, так и практиков, которые после 2008 года (а в Великобритании – после 2016 года) занялись переоценкой экономической науки. Это, впрочем, совсем не удивительно. Большинство студентов, которые сегодня учатся на экономических факультетах, не будут работать экономистами, а найдут себе работу в бизнесе или на государственной службе. Одна из их главных задач будет состоять в том, чтобы оценить, насколько сильное влияние окажут изменения, вызванные экономической политикой или государственным вмешательством.

Многие работодатели обеспокоены недостаточно высоким уровнем экономистов, которых они принимают к себе на работу. Жалобы на это постоянно звучат на протяжении всего посткризисного периода. Работодатели говорят, что им удалось привлечь очень способных выпускников экономических вузов, которые обладают достаточными техническими знаниями и умеют работать с экономическими моделями. Однако они совершенно неспособны применять полученные результаты к контексту реального мира, не имеют никаких практических навыков и не умеют общаться с неспециалистами. Кроме того, они незнакомы с новейшей экономической историей и практически ничего не знают о столь важных для экономической политики областях экономики, как, например, поведенческая экономика. Помимо движения за реформы в экономической науке, инициированного энергичными студентами-­экономистами, мы наблюдаем огромный общественный интерес к вопросам экономики. Это свидетельствует о том, насколько сильно желание разобраться, что представляет собой окружающий мир в наше смутное время. Возникает ощущение, что недавние события оказались серьезной проверкой на прочность для экономической науки. Интерес к экономике за последнее время только увеличился. Поскольку продолжаются карантины, вызванные пандемией COVID‑19, не исчезает желание обсудить, какого рода экономическое восстановление было бы для нас более предпочтительным и нужно ли нам стремиться к росту такого показателя, как ВВП.

Итак, попытка произвести изменения в экономической науке не является экстремальной или «неортодоксальной» повесткой. Такая попытка не предполагает лишь внесение изменений в учебные программы или изменения направлений научных исследований в будущем. Кроме этого, требуется оценить возможное влияние экономической науки, а это, в свою очередь, возможно при разработке государственной политики и при широких общественных обсуждениях. Также вполне осуществимой представляется задача по выявлению наиболее желательных изменений, правда, гораздо сложнее будет реализовать их на практике. В течение последнего десятилетия в этом направлении были достигнуты определенные успехи, однако, безусловно, нам есть куда двигаться дальше.

Диана Койл – в прошлом экономист Казначейства Великобритании и профессор экономики в Манчестерском университете. Была редактором журнала Investors Chronicle и газеты The Independent. С марта 2018 года работает в Кембриджском университете и занимает пост соруководителя Института Беннетта, специализирующегося на исследованиях в области государственной политики. Койл написала несколько книг на экономические темы.

Наша методология – это дурдом

Несмотря на то что реальность настойчиво требует, чтобы экономисты обратили на нее внимание, их порой больше волнует логическая стройность, и они призывают соблюдать строгость исследования весьма специфическим образом. Представим, что мы находимся на научном семинаре экономического факультета. Традиционно нормы поведения на таких мероприятиях позволяют делать достаточно агрессивные высказывания в адрес коллег – как я уже отмечала в предисловии, сам предмет обсуждения вызывает серьезные культурные расхождения. Один из участников пытается найти наиболее обидное прилагательное, чтобы высказать свое мнение по поводу только что прослушанного доклада. Он выбирает определение ad hoc¹. Описать экономическую модель словами ad hoc – то же самое, что разгромить ее в пух и прах.

Что же на самом деле означают такие обидные нападки? Для экономистов модель является основой их методологии. Модель – это попытка понять мир. В нее включаются только релевантные детали. Хорошая модель – это мощный механизм для анализа и прогноза. Широко известным примером хорошей модели может служить карта лондонского метро, автором которой был Харри Бек. Такая карта вряд ли будет хорошим путеводителем. Так, например, для того чтобы добраться от станции Leicester Square до станции Covent Garden, она рекомендует пассажиру спуститься по двум глубоким эскалаторам, дождаться на платформе поезда, проехать 260 метров, а затем подняться на лифте. По улице это расстояние можно пройти за три минуты. И все же – для определенных целей – карта метро дает достаточно точное представление о географии Лондона и служит бесценным руководством для пассажиров. В сочетании с корректным анализом такое лаконичное, но при этом элегантное представление и делает эту модель Моделью с большой буквы.

Однако многие экономические модели по уровню не дотягивают до карты метро. Чаще всего они грешат таким недостатком, как неточность, допущенная в связи с чрезмерным упрощением. Экономисты ценят логику, лаконичность и элегантность – порой даже больше, чем реалистичность. Им нравится, когда в академических статьях используются впечатляющие математические расчеты, с помощью которых достигается логичность изложения. Однажды редактор одного из журналов попросил меня вставить в статью какие-­нибудь уравнения, чтобы языком математики выразить то же самое, о чем говорилось с помощью слов. Философ-­лингвист Альфред Коржибски предупреждал, что не стоит слишком полагаться на модели. Известно его высказывание: «Карта не есть территория». Главная задача моделирования состоит в том, чтобы найти счастливую середину: между тем, чтобы ездить по Лондону исключительно на метро, или впадать в противоположную ошибку, то есть сваливать в кучу различные описательные детали, не подвергая их аналитическому абстрактному анализу – анализу в стиле парадокса Борхеса, когда вся территория воспринимается как единственно возможная карта.

Экономист, который включает в свои исследования реальность, используя для этого только знания, полученные практическим путем, не подкрепленные так называемыми микрооснованиями (имеются в виду теоретические объяснения действий на уровне отдельного человека), часто подвергается критике со стороны коллег за стремление адаптировать свои результаты к конкретным случаям, то есть ad hoc. Алгебра, или математика, является неотъемлемым аспектом эмпирической работы. Она подкрепляет логические рассуждения и придает строгости исследованию, позволяя использовать прикладные статистические методы. Однако в то же время экономисты-­теоретики слишком часто оперируют моделями с алгебраическими формулами или расчетами (логическими суждениями – с этим не поспоришь), которые и призваны служить микрооснованиями. В научных журналах публикуется множество статей с огромным количеством уравнений, в конце которых приводятся доказательства предположений, изначально заложенных в алгебраических параметрах модели. Пол Ромер (Нобелевский лауреат по экономикe, в прошлом – главный экономист Всемирного банка. – Прим. ред.), которого трудно заподозрить в незнании математики, выступил с критикой этого повального увлечения, назвав его «математическим помешательством». Помимо всего прочего, многие математические модели, построенные на якобы строгих микрооснованиях, могут быть моделями ad hoc. Однако их применимость к определенному случаю распространяется скорее на данные, чем на логику.

Возьмем, например, теорию игр, которая по праву считается одним из самых дорогих украшений короны экономической теории. Эта дисциплина формально занимается моделированием того, как люди ведут себя в ситуациях выбора стратегии. В таких ситуациях выбор одного из игроков будет зависеть от действий других игроков, поэтому их решения со временем могут меняться. Стандартное допущение состоит в том, что игроки делают рациональный выбор. Они просчитывают, какое решение будет в их интересах при условии, что остальные игроки руководствуются такими же соображениями. Это так называемая концепция равновесия по Нэшу. Никто не может улучшить свое положение, выбрав другую стратегию. Теория игр успешно применялась на практике в разных сферах, начиная от разработки бизнес-­стратегий и заканчивая аукционами частот связи. Во всех случаях результат был неизменно превосходным.

Ариэль Рубинштейн апробировал на практике специфические игры, или стратегии конкуренции, проводя опросы среди своих студентов, слушателей лекций, а также среди респондентов – подписчиков его сайта и собрав более 13 тыс. ответов. Он пришел к выводу, что в реальной жизни люди ведут себя не так, как они должны себя вести, согласно допущениям моделей, построенных в рамках теории игр. Относительно небольшое количество респондентов продемонстрировали результаты, близкие к равновесию по Нэшу, что прогнозировалось в теории. Большинство же респондентов выбрали «наивные» решения, в которых совершенно не учитывалось, каким может быть поведение других игроков. Достаточно большое количество респондентов обнаружило некоторое умение думать о стратегии, однако их расчеты оказались неверными. Рубинштейн отмечает, что если рациональный игрок, умеющий просчитывать ситуацию, основывает свою игру на предположении о том, что другие игроки будут вести себя аналогичным образом, то он окажется в результате в менее выгодном положении, чем если бы он изначально предполагал, что поведение остальных игроков будет наив­ным или непредсказуемым.

Тот, кто имел какое-то представление о теории игр, с большей вероятностью выбирал ответ в духе концепции равновесия по Нэшу – ответ, который в реальной жизни является неправильным. «Небольшая группа студентов слишком сильно прониклась идеями, с которыми они познакомились из курса лекций по теории игр, и даже выбирала точку равновесия там, где делать это было совсем не разумно». Или как минимум неразумно, если их цель состояла в том, чтобы максимизировать количество вырученных денег. Люди, которые играют в игры, будь то игры в лекционном зале или в реальной жизни, могут ставить перед собой и иные задачи, такие, например, как установление гармоничных общественных отношений, и тогда их выбор, на первый взгляд нелепый или нерациональный, оказывается совершенно разумным.

Все дело в том, что слово «рациональный» неоднозначно. Говоря «рациональный», экономисты имеют в виду «логически непротиворечивый», а обычный человек часто воспринимает это слово как «разумный». Даниэль Канеман и другие ученые-­когнитивисты продемонстрировали, что, как правило, экономической рациональности нужно учиться. Стивен Пинкер отмечал, что человечество эволюционировало не для того, чтобы думать о цифрах, поэтому люди считают расчеты сложным делом. По мнению Пинкера, «логика рынка с когнитивной точки зрения является неестественной». В экономической теории по умолчанию традиционно считается, что люди думают «медленно», поскольку выполняют логические расчеты, однако это весьма трудоемкий процесс, который требует большой энергии, из-за чего мы экономим на нем. Иногда это допущение оказывается справедливым и является вполне оправданной отправной точкой, однако оно всегда должно проверяться в конкретном контексте. В некоторых случаях модели ad hoc эмпирически будут более реали­стичными.

Более того, максимизация (например, прибыли компании или полезности индивида) является нейтральной относительно тех или иных целей, даже тех, достижение которых, по мнению многих, может со всей очевидностью повлечь за собой нежелательные последствия. Таким образом, решения людей по поводу того, чтобы бросить курить, завести семью и детей или пойти на преступление, целиком и полностью оцениваются сквозь призму максимизации полезности, впрочем, как и любой другой потребительский выбор. Нобелевский лауреат Гэри Беккер заложил традицию применять стандартный экономический стиль анализа к решениям, которые, как правило, не принято считать экономическими и которые принимаются в семейной или общественной жизни. Некоторые экономисты, привыкнув к такому подходу, считают его совершенно нормальным. Другие так не думают. По словам одного из авторов журнала Scientific American, «если в этом и есть какой-то метод, все же это полное безумие».

Разумеется, экономическая наука постоянно впитывает в себя результаты исследований психологов-­бихевиористов и когнитивистов. Конечно, экономистам давно пора вводить в свои модели и другие, неэкономические мотивационные факторы, равно как и когнитивно-­реалистичные механизмы принятия решений. К таким мотивационным факторам можно отнести альтруизм и просоциальную мотивацию, а также ощущение идентичности, чувство достоинства, чувство долга и патриотизм. Есть и иные факторы, которые представляют серьезные проблемы для стандартного микроэкономического анализа. Так, например, у людей нет постоянных предпочтений, как предполагается в канонической модели потребительского выбора, однако на них сильное влияние оказывают социальные нормы или реклама. Этот факт делает сомнительным любое описание модели максимизации полезности отдельным человеком, поскольку при таком подходе предполагается, что у индивида имеются фиксированные предпочтения и что эти предпочтения ему известны. И все же в мире теории фактор рекламы не работает и не происходят импульсивные покупки.

Некоторые экономисты включают в свои исследования такой мотивирующий фактор, как общественное влияние на выбор. Один из таких экономистов – Эдвард Глейзер. Он писал об этом в своей работе о «нерыночных» явлениях, например о волнах преступности или избыточном весе. Джордж Акерлоф и Рэчел Крэнтон рассматривают решения, принимаемые людьми, с точки зрения самоидентификации. В частности, они отмечают: «В начале XX века в США мужчины курили намного больше, чем женщины. К 1980‑м годам это различие исчезло. Женщины теперь курят не меньше мужчин. С помощью стандартных экономических аргументов, таких как изменения относительных цен и доходов, объяснить исчезновение этого различия мы не можем, поскольку такого рода изменения не будут достаточно значимыми. Но мы можем объяснить этот феномен, если мы спросим людей о том, что они сами думают о себе по этому поводу – то есть если мы исследуем изменения в нормах гендерного поведения. В начале XX века считалось, что женщины не должны курить. Курение для женщин было неподобающим поведением. Однако к 1970‑м годам целью рекламных кампаний стали «свободные» женщины. Реклама убеждала, что курить не только допустимо, но и приятно.

В целом имеется огромное количество данных, свидетельствующих о том, что модель экономического человека, построенная для определенных обстоятельств, может оказаться неправильной. Такая модель не будет работать, даже если воспользоваться допущением «как если бы» – это известная формулировка Милтона Фридмана в защиту homo economicus.

¹ Ad hoc (лат.) – применительно к данному случаю.